Начнем с этой фотографии.

 

 

Фотография довольно известная. Все, кто более-менее интересуется историей еврейской литературы, ее знают. На ней изображены три столпа новой культуры на иврите. Самый пожилой, который держит в руках свою шляпу, – это дедушка еврейской литературы Менделе Мойхер-Сфорим, он же Шолем-Янкев Абрамович, являющийся фактически создателем нового литературного стиля и на идише, и на иврите. О нем можно говорить отдельно. В середине сидит Ахад-ха-Ам, Ашер Гинцбург, идеолог так называемого духовного сионизма, суть которого сводилась к тому, что все евреи не смогут поместиться в Эрец-Исраэль. Причем под Эрец-Исраэль подразумевались оба берега реки Иордан. Это страна бедная, все мы сюда не впихнемся, не прокормимся, но духовный центр должен находиться здесь. Естественно, духовный центр, где все на иврите. И наконец, самый молодой из этой компании – классик современной поэзии на иврите Хаим Нахман Бялик, который наше всё. А вот за ним с веслом стоит Шолом-Алейхем, который для уроженцев Советского Союза был ультимативным символом еврейской культуры, еврейского языка. Под еврейским языком, если вы помните, подразумевался идиш. Так и писали в шеститомном издании Шолом-Алейхема, которое стояло чуть ли не во всех еврейских домах в свое время. Перевод с еврейского –  в значительной степени Шамбадала [Михаила Абрамовича]. Хотя отдельные рассказы, например, были переведены Семеном Фругом, который в тот период тоже тусовался в Одессе и общался с ними, когда был сделан этот снимок. Потому что Семен Фруг был выдающимся русскоязычным еврейским поэтом, первым не крестившимся евреем, писавщим по-русски стихи, которые нравились даже русским. И именно он внес силлабо-тоническую систему и всякие красивости из русской литературы в поэзию на идише. Сидящий тут [на фото] Бялик писал в своем автобиографическом письме «Игерет», что он завидует Фругу, ибо силы его убоги и таким большим поэтом, как Фруг, ему никогда не стать. Какова ирония судьбы! В Израиле есть одна улица Семена Фруга – Шимона Шмуэля Фруга, как он назывался по-еврейски – в центре Тель-Авива. Большинство людей даже не знают, в честь кого отцы-основатели назвали эту улицу.

Почему я рассказываю всю эту запутанную историю? Это была, пользуясь современным молодежным жаргоном, одна тусовка. Они все были вместе. Еврейская литература в период, когда в нее пришел Шолом-Алейхем, содавалась на трех языках. Это была литература на иврите, на идише и на русском одновременно. Все присутствующие на этой фотографии персонажи владели, безусловно, и русским языком тоже, в разной степени. Бялик и Менделе обычно этим языком не пользовались, но тоже его хорошо знали. А вот что касается Шолом-Алейхема, то свои первые рассказы он писал отнюдь не на идише. Он писал свои первые рассказы по-русски и на иврите. По-русски у него успеха было меньше. Но парочка рассказов, написанных в оригинале на русском языке, вошла в знаменитое то самое шеститомное собрание сочинений. Тот факт, что некоторые рассказы были написаны в оригинале на иврите, там не подчеркивался по понятной причине. В Советском Союзе не принято было говорить о том, что Шолом-Алейхем писал и на иврите. Идиш был языком народных масс, а иврит – это язык сионистов, клерикалов и тому подобных. И еще меньше говорили, то есть вообще не говорили о том, что Шолом-Алейхем был сионистом. Он в юности был членом движения «Хибат Цион» – «палестинофилов», как тогда их называли. А потом он был даже делегатом сионистского конгресса. И есть целый ряд его произведений, имеющих сугубо сионистское содержание… 

 

 

Вот эта книга «Ле-шем ма црихим ха-йехудим эрец мишелахэм» («Для чего евреям нужна своя страна»), изданная «Бейт Шолом-Алейхем» в Тель-Авиве в свое время. Это переводы его произведений, написанных на идише целиком на сионистские темы. На идише тоже есть такая книга. Она называется «Аф вос бадарфн йидн а ланд» («Зачем евреям нужна своя страна»). Часть этих произведений – публицистические. Как, например, тот самый, как тогда называли, фельетон, который дал название всей книге. В наше время так уже не говорят. Скорее это эссе, по нашим понятиям, «Зачем евреям нужна своя страна?». В свое время я перевел это произведение для самиздата.Теперь оно доступно в библиотеке. В конце 80-х годов перевод был издан в «ВЕК» – «Вестник еврейской культуры», который издавался в Риге. Это фактически первый легальный русскоязычный еврейский журнал, который появился в период перестройки. Вот туда эта вещь вошла. По-моему, я еще из этого сборника в свое время перевел «Угандиаду»; по-моему, только в самиздате. Это совершенно другой тип произведений Шолом-Алейхема. По форме это одноактная пьеса, которая представляет собой художественный отчет Шолом-Алейхем о том съезде, о сионистском конгрессе, где был спор между территориалистами и сионистами (как их тогда называли, «сионистами Сиона») относительно плана Уганды. Шолом-Алейхем это описал как посиделки на водах в Швейцарии. Имеется мадам Палестина, у нее имеется единственный сынок Сионизм. Приехали они ради шидуха, то есть сватовства. Появляется «ландсшадхн». Шолом Алейхем придумывает такое слово. То есть «шадхн» – это сват, шадхан, а «ландсшадхн» – это земельный сват, который пытается сосватать ему Уганду. Он рассказывает, какая она богатая, какая она именитая и т.д. И когда мадам Палестина ее видит, она говорит: «Она же черная!» На что Израэл Зангвил, лидер территориалистов, английский и еврейский писатель, говорит: «Но ведь в „Песне песней“ сказано „черна и прекрасна“». Шолом-Алейхем это очень обыгрывает. Так или иначе, Шолом-Алейхем был совершенно не чужд идеям сионизма. Вот здесь вы видите журнал «Гацефира» и газету «Гамелиц», где Шолом-Алейхем печатал, как он потом вспоминал в своей биографии, «майморим», то есть «маамарим» с ашкеназским произношением.

 

 

Однако Шолом-Алейхем писал и художественные произведения на иврите. Прежде чем прийти к более широкому контексту вот этой темы борьбы языков, я хотел бы обратить внимание тех, кто достаточно хорошо владеет ивритом, на замечательную книгу «Ивритские сочинения Шолом-Алейхема». Она была издана в издательстве «Мосад Бялик». Бялик был моложе Шолом-Алейхема. Но так получилось, что он более знаменит в Израиле. Само по себе то, что это издало «Мосад Бялик», солидно. А тот, кто составил, – это покойный лауреат национальной премии Израиля Хоне Шмерук, который был крупнейшим специалистом по идишу, был зав. кафедрой идиша, ныне несуществующей, в Еврейском университете в Иерусалиме. Что он сделал? Он фактически собрал произведения Шолом-Алейхема, рассыпанные по старой периодике. И вот в данном случае он полностью игнорировал эти «майморим», статьи и публицистические сочинения Шолом-Алейхема, опубликованные в свое время на иврите, так толком и не собранные. Он собрал рассказы, дал соответствующий глубокий библиографический комментарий: что и когда было издано. И я хочу обратить ваше внимание вот на что. Те, кто читает на идише, могут взять полное собрание сочинений Шолом-Алейхема и убедиться, что в некоторых случаях в собрании сочинений написано «иберзецунг фун эбреиш» – «перевод с иврита», то есть некоторые осмелились переводить Шолом-Алейхема с иврита на идиш.

Лично я впервые заинтересовался Шолом-Алейхемом как ивритоязычным писателем, его особым стилем, вот с этого рассказа, который я перевел по просьбе Игоря Бяльского, редактора «Иерусалимского журнала». «Олим ве-йордим». Этот рассказ был написан Шолом-Алейхемом. Если кто интересуется, то это, пожалуй, единственное, что переведено на русский язык из чисто ивритского творчества Шолом-Алейхема. Можете посмотреть его на сайте «Иерусалимская антология», он там вполне доступен. Я дал какое-то послесловие. Меня заинтересовал в процессе работы стиль Шолом-Алейхема. Почему я выбрал, в частности, этот рассказ? Дело в том, что часть рассказов, включенных сюда, имеют две языковые версии. То есть они самим автором были написаны на идише, и на иврите. В некоторых случаях эти произведения были написаны первоначально на иврите, а потом Шолом-Алейхем сделал вариант на идише. Потому что идиш – это был заработок. За идиш ему платили. Но некоторые он сам перевел на иврит. Нам надо понять, зачем ему это нужно было. Я остановлюсь на этой теме особо, отдельно. А сперва просто скажу тем, кто интересуется и читает на идише: я опубликовал статью про специфику ивритского творчества Шолом-Алейхема чисто в языковом плане. Я извинюсь, это звучит как издевка, но я ее опубликовал только на идише. Она вышла в первом номере журнала «Идишланд», который я редактирую сам, и соответственно, никто не мог мне помешать. Этот журнал доступен на сайте «Биробиджанер Штерн». Этот номер можно смотреть. Это просто первый номер, статья там такая имеется. И там я разбираю детально.

Здесь я расскажу коротко, в чем состоит специфика языка Шолом-Алейхема. Но начну все-таки с вопроса: а зачем ему было в таком случае писать на иврите? И при чем тут война языков, о которых упомянуто в заголовке моей лекции? Обычно, когда мы говорим о войне языков применительно к евреям, имеется в виду война языков, которая шла в Эрец-Исраэль. Она развернулась вокруг идеи, на каком из языков преподавать в хайфском Технионе. То есть отсутствие соответствующей терминологии на иврите на фоне энтузиазма возрождать иврит. И практический подход к этому делу: терминология была на немецком языке. Деньги первоначально дали немецкие евреи. Не крутите головы, немецкий язык все понимают, потому что все понимали идиш.  В этом смысле та война языков началась несколько раньше. И она есть в воспоминаниях отцов-основателей, когда некий молодой репатриант из Российской империи по имени Давид Грин задумал выступать на первой конференции Поалей Цион в Эрец-Исраэль на иврите. Но ему из зала все стали кричать: «Что ты занимаешься ерундой? Мы занимаемся серьезными вещами, поселенчеством, сионизмом. А он тут на иврите выступает, дебил. Всё, иди отсюда». Но он упорствовал и продолжал. Все вышли в знак протеста из зала. Остался другой молодой репатриант из Российской империи, будущий второй президент Израиля Ицхак Бен-Цви и молодая девушка по имени Рахель, впоследствии жена этого Ицхака Бен-Цви, израильская писательница Рахель Янаит Бен-Цви. Она осталась не зря. Практически многие люди, которые теоретически были за возрождение иврита, на практике говорили на идише. И если говорить про нынешнюю актуальность, то еще недавно на Украине часто были такие анекдоты: «Москалей нема? – Нема. – Можно говорить по-русски». Вот примерно так же это выглядело и с сионистами. Поскольку здесь собрались все сионисты, все за иврит, давайте говорить на идише. Как относился ко всей этой истории Шолом-Алейхем, к этой войне языков? И что за война языков была до этого в диаспоре? Для начала посмотрим, какой у нас был симпатичный Шолом-Алейхем – молодой и очаровательный. Вот он такой был, когда был молодой.

 

 

Родился он в Переяславе, в Восточной Украине. Получил вполне традиционное еврейское образование: наравне с русской гимназией училище казенных раввинов. И даже некоторое время работал казенным раввином. Сперва он работал в качестве частного учителя. Его на свою голову нанял богатый еврей Мойше Лоев для дочери Ольги. В итоге началась любовь. Бедный учитель попросил руки Ольги. Мойше Лоев послал его ко всем чертям. После этого наш классик работал казенным раввином. Впоследствии он женился и растратил все наследство этого Мойше Лоева. В результате чего у нас появился альманах "Идише фолкс-библиотек". Шолом-Алейхема. А поскольку Шолом-Алейхем пытался еще заработать для дома, для семьи на бирже, то у нас появились биржевые рассказы, образ Менахем-Мендла, с которого потом Ильф и Петров списали отца Федора. Если вы посмотрите эту линию отца Федора и его жены, то увидите, что это скопировано в значительной степени с Менахем-Мендла и его жены Шейны-Шейндл.

Вот здесь вы наблюдаете дом, где родился Шолом-Алейхем.

 

 

Сейчас там на Украине, если его русские не спалили, находится музей, дом-музей Шолом-Алейхема. На самом деле это Музей еврейской культуры. Там мало что осталось. Тем более что Шолом-Алейхем детство в значительной степени провел в усадьбе местечке, ныне селе Воронка, которое, по мнению некоторых исследователей, является прообразом Касриловки. Так или иначе, Шолом-Алейхем жил в определенной языковой ситуации, которую я вам сейчас опишу, чтобы не забивать вам голову, в чем специфика языка Шолом-Алейхема на иврите, когда не все владеют в достаточной степени этим языком.

Шолом-Алейхем не был экстремистом. Даже в своем завещании, он просит похоронить его там, где его застанет смерть, среди простых евреев. Он просит, чтобы его надгробие украшало могилы, окружающие могилы простых евреев. Как народный писатель при жизни пытался сделать более красивой жизнь еврейского народа. Шолом-Алейхем был таким во всем. Он был за сионизм, но не был фанатиком, в результате чего никогда не посещал Эрец-Исраэль. Он был за иврит, но в итоге писал в основном на идише. Он понимал, что это всё – серьезные вещи, но он относился ко всему этому с большим чувством юмора. И в этом контексте его надо рассматривать таким, каким он был. Был только один вопрос, по поводу которого Шолом-Алейхем был человеком жестким и бескомпромиссным, по моему мнению (возможно, другие исследователи считают иначе). Шолом-Алейхем категорически отрицал любую возможность вероотступничества. И поэтому в своем завещании он написал, что ему не принципиально, будут ли его наследники соблюдать заповеди или не будут. «Но если кто-то из них, не дай бог, перейдет в чужую веру, оставив нашу, то пускай не считает себя моим наследником». Насколько мне известно, в семье Шолом-Алейхема до сих пор таких нет.  Ни среди той ветви, по которой его дочь вышла замуж за Ицхака-Дова Берковича, переводчика на иврит Шолом-Алейхема. Ни той, которая осталась в Америке, где была его внучка последняя, которая лично знала Шолом-Алейхема, известная, наверное, в свое время старшему поколению писательница Бел Кауфман, автор книги «Вверх по лестнице, ведущей вниз». Она вообще не говорила на идише. Для меня было честью с ней пообщаться, когда я был журналистом в Тель-Авивской русской газете. Она говорила со мной на таком русском языке, как будто это герой Толстого и т.д. А вот ее муж, Сидни Глик, потряс меня до глубины души. Он пил спирт со мной на веранде Тель-Авивской гостиницы. И он был старше ее. Он был совсем не юный мужчина, ему было за 90 лет. А говорил он на смеси английского с идишем. Русского языка он не знал. Но во всяком случае это показательно само по себе. В семье Шолом-Алейхема языком общения был русский. И это тоже не случайно.

Теперь с вашего разрешения я опишу всю эту ситуацию языковую, какой она была. Если кто интересуется, есть такое лингвистическое понятие «языковая триада» в языковой структуре еврейских общин, диаспоры. Статью на соответствующую тему я опубликовал когда-то в 90-е годы в «Вестнике Еврейского университета» в Москве. Это можно найти на русском языке. По-простому это выглядит так. Для языковой ситуации всех практически еврейских общин в диаспоре было свойственно три элемента. Наличие разговорного языка субэтнической группы. Применительно к ашкеназским евреям это был идиш –  язык, на котором непосредственно люди неформально общались, на котором создавался в основной массе фольклор и т.д. Лашон ха-кодеш – высокий язык, который не был разговорным языком. Это не был тот иврит, на котором говорим мы. В значительной степени он был подвержен влиянию разговорного языка. И там было огромное количество заимствований из арамейского, которые в современный язык не вошли, не говоря уже о мишнаитском иврите. И наконец, язык окружающего населения, язык страны. Почему? Потому что евреи жили в диаспоре. И нигде, за исключением отдельных населенных пунктов, не составляли большинства. Эта ситуация влияла даже на сам разговорный язык. Если мы возьмем идиш – восточноевропейский, на котором говорили наши деды, мы увидим, что порядка 70% лексики – немецкого происхождения. Но тем, кто говорит на идише и попадал в Германию, понятно, что австрийцев или баварцев, а еще лучше швабов, понимать проще, чем всяких саксонцев и т.д. Потому что по-баварски говорят «а бисл», а не «айн бисхен», «а мейдл», а не «айне мэдхен» и т.д. Поскольку исторически идиш происходит из Швабии. Порядка 20% лексики в идише составляют слова семитского происхождения. Причем значительная часть абстрактной лексики именно таковой и является. И в некоторых случаях – то, что называется на идише «ламдонише шпрах», язык ламданим (кто постоянно учится) или то, что харедим называют «идиш в мире Торы».

То есть у вас получается сплошняком грамматика на идише, а лексика преимущественно уже древнееврейская или арамейская. И наконец, у вас есть около 10% слов славянского происхождения – и не русского, а украинского и польского и т.д. Отдельные слова романского происхождения, которые остались от языка-субстрата, то есть языка, на котором когда-то говорили итальянские евреи, пришедшие в Западную Германию, от которых происходят ашкеназы. Такие слова, как «лейенен» – «читать», от латинского lejere (в то время как по-немецки «читать» – lesen); «бенчн» – «благословлять». Те, кто религиозен, может быть, слышали что в ашкеназских молитвенниках написано: «Господа, мы будем благословлять», когда делают зимун  (благословение на хлеб, начиная с трех человек). Говорят: «Рабосай, мир велн бенчн». «Бенчн» – это от "бенедикция". Ну и, например, слово «милгройм» – «гранат» (плод). Это тоже заимствовано из итальянского, по-немецки такого слова нет. Но это буквально отдельные слова. По-простому у вас получается 70% – германские, 20% – семитские и 10% – славянские. Если мы разбираем, какие слои лексики заимствованы, то естественно, когда речь идет о духовности, у вас сплошняком получаются древнееврейские слова. Если о ремесле – то немецкие в основном. А если о сельском хозяйстве, то у вас получаются сплошные славянские слова. Например, «косэ», «сэрп» и т.д. У фруктовых деревьев, которые евреи на приусадебном участке высаживают, практически у всех есть немецкие названия: «эплбойм» (яблоня), «барнбойм» (груша), «флойменбойм» (слива), «вайншл» (вишня) и т.д. А вот то, что в лесу, то у вас «березэ», «осинэ», «соснэ», «рабинэ», «дэмб» (это по-польски «дуб»). «Осокор» – если кто знает украинский язык, это пирамидальный тополь. А не пирамидальный тополь был просто «топол». То есть ситуация более-менее понятна. Хотя, конечно, есть какие-то отклонения. Например, экзотические растения. То, что мы называем харув, рожковое дерево, имеет идишское название «боксербойм». Почему? Оно там не росло. По одной простой причине. Потому что на Ту би-Шват (или, как его называли на идиш, «хамишосер») для выполнения заповеди (есть плоды Эрец-Исраэль), вы не могли, как сейчас, вытащить из холодильника то, что привезли из Израиля – и ешьте, что хотите. Вам надо было, чтобы было что-то сухое. Сухое было «рожинкес мит мандлен», то есть изюм и миндаль. А уж с этим рожковым деревом – достаточно погрызть немножко, чтобы выполнить заповедь. Поэтому это имело отдельное название.

Таким образом в этих ситуациях еврейское общество существовало, пока оно было традиционным. Что значит традиционным? Еврейская идентичность была построена вокруг того, что евреи одновременно являются и религией, и национальностью. Нельзя было быть евреем по национальности и не исповедовать иудаизм. Эта идея была глубоко чужда еврейскому обществу. С другой стороны, гер – тот, кто принял иудаизм, – воспринимался как еврей в следующем поколении, и даже попрекать его было нельзя. Талмуд говорит вам однозначно, что нельзя попрекать гера, что у него между зубов застряла некошерная еда. Вот в таком духе. У нас есть фамилия Гец, которая означает гер Цедек. То есть его предок был гером. И это совершенно никакой роли в нашем обществе не играет. В первом поколении коэн не может жениться на новообращенной, всё. То есть вот в этом смысле так оно и существовало, так оно и было. И соответственно, каждому языку была отведена своя роль. С гоями можно общаться на гойском языке. Соответственно, всё, что Богу – богово. А по-простому мы говорим на идише.

Теперь – владели ли все евреи языком надлежащим образом, например, древнееврейским? Конечно, нет. Я хорошо помню своего деда Арона, полковника советской армии, который, конечно, учился в талмуд-торе, но он помнил какие-то слова: «шулхон», «лэхэм», «маим». Но не более того, не более того. То есть психологически престиж этого языка, который был лошн-койдеш, был очень высок. Но основная масса этого языка не знала. Я помню, как я в 16 лет привез самиздатовский учебник по ивриту, вот такой толстый, если кто помнит. Мы перефотографировали его тогда и стали учить. Моя бабушка Дина стала плакать и говорить: «Ой, лошн-койдеш!» Я говорю: «Бабушка, а что ты плачешь?» – «Вот я вспомнила, когда я была девочкой, ходила с мамой в синагогу». – «И что?» – «Вот одна грамотная там сидела». На идише это называется «зогерке». Зогерке – это специальная женщина, которая сидела на балконе, умела читать и чего-то такое им читала. Она читала, и все плакали. Я говорю: «Бабушка, а чего все плакали?» Она: «А что, не с чего плакать?» Я говорю: «А почему в синагоге?» Бабушка: «А где плакать, как не в синагоге?» Вот так примерно. То есть трепет от слова «лошн- койдеш» был. А понимать, мы ничего не понимаем.

Ну женщине простительно. Как вы помните, Талмуд вообще не рекомендует женщине ничего такого объяснять. Более того, средневековая идишская литература возникла под названием «литература для женщин». И самая популярная книга еще во времена детства Шолом-Алейхема была «Цэна у-Рэна». То есть это переложение на идиш Пятикнижия с добавлением всяких мидрашей. Ну понятно, что ее читали и мужчины. Но это было построено так. Она была напечатана – евреи одни из первых освоили книгопечатание. Приходит мужчина к книготорговцу. Ему говорят: «Купи!» Но он же образованный человек – зачем ему книга на идише, когда от читает Тору на иврите? «У тебя есть жена, дочери». Он покупает. Ну и естественно, читает сам. Так это работало. 

Теперь что касается гойских языков. Понятно, если ты был в армии, или ты был торговцем, или ты еще чего-то, то ты должен был как-то говорить. Но были такие евреи, которые сидели у себя в местечке и ничего не говорили, ни на каком языке. И это блестяще описано у того же Менделе Мойхер-Сфорима, которого мы видели на первой картинке. Он описывает путешествие Вениамина III, как Вениамин столкнулся с персонажем, именуемым в оригинале «дэр мужик». «Дэр мужик» появился, и Вениамин от ужаса упал, приняв его за разбойника и потеряв сознание. Мужик его взвалил на телегу и повез. Увидел, что Вениамин пришел в себя, и обернулся. И дальше написано еврейскими буквами. В ивритском варианте это не работает,. А вот в идишском написано: «Ну а що, жидко? Трохи тоби лепше?» («Ну что, жидок? Тебе малость легче?»). Тут Вениамин думает: «Как же мне с этим гоем разговаривать?» Но он чего-то вспомнил, говорит: «Лепше рак рыбы мои, ай-ай-ай». И у меня есть целая статья. Я не помню, есть ли она на русском на эту тему. По-моему, есть на русском в «Вестнике Еврейского университета». Что значит эта фантастическая фраза «Лепше рак рыбы мои, ай-ай-ай»? «Лепше» – это «лучше», это понятно. Что такое «рак» и «рыбы»? На идише есть слово «рак», заимствованное из иврита. И в некоторых редких случаях оно употребляется в значении «только». «Эр рак эст, ун эст, ун эст». «Он только ест, и ест, и ест». Вот применительно к такому случаю. Но Менделе вставляет слово «рак», потому что оно похоже на русское слово «рак» или на украинское. А причем тут «рыбы»? Дело в том, что Менделе был уроженцем Белоруссии. В Белоруссии были литваки. В одном из вариантов идиша вместо «ш» произносили «с». Соответственно вместо «фиш» (рыбы) они говорили «фис». Так возникал омоним: «ноги» – «фис» и «рыбы» – «фис». Персонаж не знал, что на гойском языке рыбы и ноги – это не одно и то же. Ну и так далее. Там всё гораздо сложнее. Не буду вам забивать голову. Он высмеивает. Менделе был просветителем, он давал ясно понять, что человек должен владеть языком страны, в которой он жил.

Вот эта ситуация, с другой стороны, якобы владение мужчин ивритом. Я приведу пример из Шолом-Алейхема. Все, конечно, знают про Тевье-молочника. Кто у нас не знает Тевье-молочника? Кто не играл Тевье-молочника? Даже Ульянов играл Тевье-молочника. Вот Тевье-молочник – это ишувник. Ишувник – это не местечковый еврей. Ишувник – это еврей, который живет в селе, где евреи составляют меньшинство, где нет организованной общины. Тот же мой дед, которого я упомянул, он родился в семье кузнеца в селе Фарбоване Яготинского района Киевской губернии. Его отец был кузнец. Кто-то там был сапожник, кто-то держал лавку. Ну их там было семей пять. И каждую пятницу мой дедушка ходил в местечко за 10 километров, чтобы зарезать курицу, чтобы мать ее приготовила и т.д. Значит, эти ишувники были не похожи на местечковых евреев. Шолом-Алейхем восхищается, что они такие широкоплечие, крепко стоят на земле. Как вот Ульянов особенно показал. Но они неученые. Вот при всем уважении, они неученые евреи. Тевье у Шолом-Алейхема слывет большим знатоком маленьких буковок (то, что комментарии). Но евреи они неученые. У него все персонажи имеют какие-то фигуры речи. Тевье говорит: «„Ви ин посек штейт“, как сказано в стихе или в Священном Писании». Дальше говорит: «Махт Раши». А Раши комментирует. Вот, например. В одном случае Тевье приходит и говорит собравшимся там ишувникам: «Ви ин посек штейт: аскурбанте дебарбанте деаскурде декадише». Что это такое? Все на него смотрят. «Вот они, слова Господа живого!» А дальше Тевье говорит: «Махт Раши. Хай гирше аби инше!»  То есть украинская поговорка «Пускай будет хуже, лишь бы по-другому». Тут все смеются. Все же понимают, что Раши же не мог украинской поговорки написать. Только чего они не понимают? «Аскурбанте дебарбанте» звучит как арамейский язык, типа как Талмуд, но это абракадабра.

Отношение этих евреев к этому арамейскому языку заставляет меня вспомнить анекдот моих студенческих времен в Советском Союзе, когда говорили, чем отличается мат от сопромата. Мат все понимают, но делают вид, что не понимают. А сопромат не понимает никто, но делают вид, что понимают. Вот все эти евреи притворяются: «Ну, как же! Вы же знали про аскурбанте дебарбанте!» Это просто абракадабра с окончаниями «та», которые мы знаем из «машканта», «савта», и все эти арамейские слова. И «ду» вместо «шу». Типа чего-то арамейского. На самом деле это чушь. Поэтому у Шолом-Алейхема два слоя смеха. Герои и необразованные читатели смеются над тем, что Раши говорит украинскими поговорками. А те, которые, как Шолом-Алейхем, учились в училище казенных раввинов, смеются над необразованными читателями и персонажами, которые не знают, что никакого «аскурбанте дебарбанте» нет. То есть у Шолом-Алейхема это здесь показано визуально примерно вот так. Неслучайно на идише есть поговорка: «Аз рибойно шел ойлэм вил баштрофн ан аморец лейт ер им ин мойл арайн а лойшнкойдешдик ворт». То есть «Когда владыка мира хочет покарать невежу, он ему вкладывает в уста древнееврейское слово». То есть человеку хочется показать, что он культурный, что он образованный, что-то говорит, но все как-то не к месту.

Вот так они себе и жили. Всё было тихо и спокойно. До какой-то степени владели древнееврейским языком, до какой-то степени владели гойскими языками. Что такое гойские языки? Это отдельная тема, которую надо обсудить. Гойскими языками называли украинский и белорусский. Ну «пойериш шпрах» иногда говорили (например, Ицхок-Лейбуш Перец). Но русский язык называли русским, польский язык называли польским. То есть гойский – это когда мы по-простому говорим, вот так вот мы разговариваем. А это – культурные языки, занимающие высокий статус в обществе, и они удостаиваются своего собственного названия. Это очень специфично, но в этом состоит правда. В переводах Шамбадала там, где написано «гой», «гоиш», везде написано «украинский». Ну чтоб обидно не было. Райцен Ефрем, который переводил на украинский язык того же «Тевье-молочника», тоже везде писал, что «украинська мова».

Когда у нас пришла Гаскала – еврейское просвещение, тут все поменялось. Отцом литературы, актуальной для Шолом-Алейхема, его старшим современником был Йегуда-Лейб Гордон, незаслуженно забытый, на мой взгляд, поэт Гаскалы. Он написал поэму «Хакица ами» («Пробудись, мой народ»), где он обращался к евреям и говорил: «Посмотрите, где вы живете. Мы живем в Европе. Мы уже никуда не вернемся». «Гэйе ам маскиль у-ви-лшонам сиха, у-вней ха-арец леха ахину йикрау» («Будь народом образованным! Говори на их языке! И тогда сыны этой земли назовут тебя братом»). Но он не знал, что бьют не по паспорту, а по роже. Потом был 1881 год, надавали по роже всем. Он обиделся и написал поэму «Со старцами и юношами нашими все уйдем», стал призывать всех уехать в Америку. Вот в этой атмосфере всё происходило. И Шолом-Алейхем был порождением Гаскалы. Гаскала рассматривала идиш как низкий язык, презренный и не заслуживающий никакого уважения жаргон. Это именно они ввели понятие «жаргон». А культурно-национальным языком был иврит, который они очистили и создали особую литературную норму на библейской основе, называвшуюся «мелица». Даже сейчас, когда мы говорим на иврите, «ху медабер бе-сигнон меод мелици», то есть «он так говорит, как нормальные люди не разговаривают». И пока ивритская литература, включенная в русло имперской русской литературы, была в рамках романтизма, когда Авраам Мапу, написавший первые романы на иврите «Сионская любовь» и «Вина Самарии», писал в псевдо-библейском стиле, всё было нормально. Юноши, изучавшие иврит в иешивах (а где они могли еще так его изучить?), под столом читали этого самого Мапу на этом библейском языке: пейзажи родины исторической, любовь, драки – всё то, что надо для хорошей литературы. Всё работало. Если вы думаете, что такого в иешивах быть не могло, то я, грешный, убедился на собственном опыте. Когда мой старший сын, археолог Михаил Чернин, который известен части присутствующих здесь, обучался в иешиве в Карней-Шомрон, раввин его периодически ловил на том, что он на уроках Талмуда читал под столом Танах. И его классный руководитель, раввин Джеффри Голд, который когда-то был игроком бейсбола в Чикаго, а потом стал раввином (классный педагог; он разговаривает с безумным американским акцентом, путая мужской и женский род), говорил: «Михаэл, я понэмаю, Талмуд – скушно. Танах – там экшн, драки, любовь. Я всё понэмаю. Но твой папа платит мнэ деньги, и тебе надо сдавать багрут. Мы евреи. Ну что делать?» Примерно так это выглядело. Он в итоге сдал багрут по Талмуду. И безусловно, это был в основном слой читателей старой еврейской литературы. О'кей, все было классно и замечательно.

А потом наступило время критического реализма. Все учившиеся в советской школе помнят. И тут возникает такая ситуация: надо давать языковые характеристики персонажам. А персонажи – наши современники. И ты не можешь изобразить, как человек торгуется на рынке или ругается на кухне с женой в стиле «хинени омед анохи…» Звучит как-то ненормально. И вот в этой обстановке кто решил у нас проблему? Проблему решил Менделе Мойхер-Сфорим, он же дедушка еврейской литературы. А это прозвище «дер зейде фун дер идишер литератур» придумал тот же самый Шолом-Алейхем. Менделе Мойхер-Сфорим начал писать на иврите. Написал первый роман, обратите внимание на название – «Отцы и дети». То есть влияние совершенно непосредственное русской литературы. И увидел, что это не работает. Потому что молодой Менделе копировал тот же самый стиль «мелица». Но он был большим писателем с редкостным чутьем языка. И он перешел на идиш. И тут его начали все попрекать. Кто пишет на идише такие глубокие вещи? Публика, читающая на идиш, она примитивна. А его рассказ «Кляча» перевел Бунин. Это вообще один из первых случаев, когда кто-то обратил внимание на идишскую литературу из нееврейского мира. Это не шутки! Считали, что Менделе слишком элитарен. Потом Менделе начал переводить сам себя на иврит и заложил основы современного иврита. Он придумал вещь, которую все так или иначе владеющие ивритом понимают.

В чем, собственно, проблема живого языка? У вас есть разные регистры. Раввин не читает проповедь в синагоге в таком же стиле, как группа солдат обсуждает между собой девиц, которых они встретили на дискотеке. Новые репатрианты не говорят так, как арабские рабочие с территории. Ты можешь выразить в живом языке все их характеристики. Хотя бы высокий и низкий регистры. Что сделал Менделе? Менделе сделал высокий регистр. Использовал тот же библейский чистый иврит, вот эту «мелицу». А в качестве низкого языка, разговорного, он использовал язык, базирующийся в значительной степени на языке Мишны и Талмуда, то есть с большим количеством арамейских заимствований. И это прижилось. Почему это прижилось? Потому что родной язык и автора, и читателей был идиш. А в идише, как я уже сказал, 20% лексики – заимствования из семитских языков, причем в основном из Мишны и из Талмуда. Куча слов, которые в идише ходовые, они именно оттуда. Читатель на иврите, сталкиваясь со словами из бытовой жизни, воспринимал это как более простую речь. Поэтому мы на иврите сейчас говорим «давка», «мамаш», «бекицур» и всё, что хотите. Все эти слова были введены Менделе. Раньше на иврите можно было сказать «отец», но нельзя было сказать «папа». Но теперь по этой системе мы можем сказать «ав» и «аба» (папа и отец), «эм» и «има», «сав» и «саба». «Сава» у нас вообще уже никто не говорит. Могут сказать «савати» и «савта». То есть понятно, как это работает. Уменьшительного суффикса в иврите изначально не было. В живом языке у нас теперь могут закричать: «Имале!» Присобачить идишский суффикс к арамейскому слову. Но это уже живой современный иврит. Они его не придумали.

Система эта работала не всегда. Например, Йосеф Хаим Бренер, еврейский Достоевский, как его называли, – выдающийся писатель, но у него такого чутья языка не было. Мне и идиш не нравится Бренера. И в иврите у него попадаются ляпы. Вот представьте себе: ассимилированная частично среда Одессы начала XX века, человек ухаживает за женщиной. И он ее называет «шунра зейра». Что это такое? Что такое «шунра» и почему «зейра»? Шунра у нас упоминается в песенке про Хад Гадью, причем в мужском роде: «Ве-ата шунра» – «И пришел кот».  (От этого слова в современном языке есть «шунар» – «рысь».) «Кот съел козленка». Хорошо, это мы знаем. «Зейра» – тоже на современном иврите, «заир» – это «мини». И чего? Маленький кот. Ничего себе ухажер нашелся. Поскольку я знаю идиш, до меня дошло. Фамильярное обращение на идиш к женщине – «кецеле», кошечка. Причем «кац» – женского рода. Если хочешь сказать, что это самец, то это «котэр», и это значит «бабник» – совсем другое явление. Вот он решил: «Чё, сейчас переведем». Как Менделе это придумал? По-арамейски? По-арамейски. Уменьшительного суффикса нету? Ну, присобачим слово «маленький». Этот словесный урод, как вы понимаете, в иврите не прижился. Вы не услышите, чтобы кто-то пытался понравиться женщине, обзывая ее такими словами. Но тем не менее такое явление было в процессе возрождения, и Шолом-Алейхем жил внутри этого. Отклоняясь в сторону, скажу, что у Шолом-Алейхема таких ляпов нет. У Шолом-Алейхема гладкий, идеальный иврит. Где  хочет – пишет в стиле «мелица», где хочет – использует приемы Менделе Мойхер-Сфорима. В некоторых случаях он буквально переводит поговорки. Иногда переводит просто слова, взятые из украинского или польского языка. В статье я анализирую все эти случаи, поэтому не буду вам забивать голову. И когда он переводит сам себя с иврита на идиш или сам себя с идиша на иврит, он делает это совершенно профессионально. Он переписывает. Он убивает произведение на языке оригинала, чтобы оно родилось заново. Точно так же, как Бялик сделал со своей знаменитой поэмой «Сказание о погроме», которую он сам переложил на идиш.

Теперь доходим до войны. Ну хорошо, ну начали сочинять внутри этой интеллигентской тусовки. После вот этих самых погромов (то, что в ивритско-израильской истории называется «суфот ба-негев» – «Бури на юге»), на юге Российской империи началось движение. Это то, что мы сейчас на иврите называем «ткума леумит» – Национальное возрождение. И оно приняло два основных политических направления и два основных направления в языковом смысле. И то, и другое направление стремились к тому, чтобы евреи стали современной нацией, чтобы они перестали быть чисто религиозной группой. У нас нет достаточно времени, чтобы я объяснил это на примерах из литературы. И соответственно, первая идея, примитивно говоря, это была сионистская идея о том, что мы вернемся сюда и построим свое государство заново. Другая – что мы будем добиваться по принципу австрийских социал-демократов культурно-национальной автономии там, где мы живем, как нация экстерриториальная. В языковом смысле возник гебраизм – идея возрождения иврита и превращения его в разговорный язык общества. Другая идея была – идишизм: превращение идиша из жаргона в полноценный национальный язык. Так сложилось, хотя это далеко не всегда полностью совпадало, что сионизм шел параллельно в значительной степени с гебраизмом. А автономизм – с идишизмом. Практическая ситуация выглядела так: мы добьемся автономии культурно-национальной автономии. У нас будет всё свое: и образование, и медицина, и субкультура и т.д., и всё это будет на нашем разговорном языке. Это хотя бы более реально в условиях Австро-Венгерской империи, где была сосредоточена вторая по величине после России община евреев и где идиш был действительно употребляющимся живым языком, где были какие-то намеки на демократию.

Мы видим, что всё произошло в итоге не так. Мы с вами живем внутри осуществившейся утопии. Язык, на котором говорило более 10 миллионов человек (больше, чем на латышском, эстонском и литовском, вместе взятых), превратился в какой-то экзотический пережиток. Даже когда я был юношей, [слышал]: «Эр из аза юнгер ун эр редт аф идиш» («Такой молодой, а на идише говорит»). А на иврите говорят все. Там, где была прежняя страна идиша - есть журнал, который я назвал «Идишланд», о Идишланд придумал не я. а а один из идеологов идишизма – Хаим Житловский - Всё. Тогда они этого не знали. Тогда они жили там и сейчас. Соответственно внутри этой полемики Шолом-Алейхем должен был занять свое место. У Шолом-Алейхема есть предисловие к его собранию сочинений на иврите. Переведены его произведения были преимущественно Берковичем. Давайте мы двинемся немножко вперед с картинками. Вот это его знаменитое собрание сочинений. И переводил его вот этот мужик – Беркович, его зять. Справа висит его диплом с премиями, прежде всего за его переводы. Не случайно этот диплом хранится именно в Бейт Шолом-Алейхем в Тель-Авиве. Говорят, что последнее, что делал умирающий Шолом-Алейхем в Нью-Йорке, он занимался редактированием переводов Берковича на иврит.

Бялик сформулировал это следующим образом: «Иврит – это язык вечности, а идиш – язык времени». Бялик писал на идише. Более того, я утверждаю, что Бялик сделал настоящий переворот в поэзии на идише, написав менее 20 произведений на этом языке. Он сделал то, что Менделе сделал с прозой на идише. Он ее вывел совершенно на другой качественный уровень. После Бялика говорить о том, что идиш – это убогий жаргон, было бессмысленно. Но он не собирался этого делать. Иногда он хотел обратиться к основной массе народа. Некоторые творения из него вырывались – так ему говорилось. Как Бялик сам говорил: «Аф эбреиш редт мэн ун аф идиш редт зих» («На иврите говорят, а на идише говорится само собой»). В других ситуациях, как в случае со «Сказанием о погроме», ему хотелось донести это весьма актуальное произведение до масс людей. Потому что – ну вот кто там читал на иврите? Все восхищались, а вот читать… Шолом-Алейхем, ощущал это точно так же. У него был комплекс, что его успех на идише – это временность. То, что останется насовсем – это то, что написано на иврите. Это никогда не оставляло его. И в предисловии к собранию сочинений на иврите об этом можно читать на иврите.

Шолом-Алейхем – по поводу войны языков. Шолом Алейхем в своем стиле пишет: «Поздравьте меня! Близнецы в чреве моем!» На кого он намекает? «Ваитроцецу баним бе-кирба».  Когда родились братья Иаков и брат его Исав. И вот пихаются близнецы его в чреве – идиш и иврит. «Я понимаю, что все вокруг ругаются и ссорятся, гебраисты и идишисты. А я люблю этот народ евреев. Он самый странный из всех народов мира! И поэтому он заслуживает, чтобы у него было два языка. И пока там всякие выдающиеся люди будут ругаться (может, до чего-то и договорятся), я уж буду писать, как мне пишется. Я буду писать на идише и переводить на иврит. А что я сам не смогу перевести, то переведут за меня». Он имеет в виду своего будущего зятя Берковича. Так писал Шолом-Алейхем, который, как я говорил, никогда не был экстремистом. Но экстремисты были среди политиков. И идишисты незадолго до Первой мировой войны созвали языковую конференцию, Черновицкую языковую конференцию, на которой идиш был провозглашен национальным языком еврейского народа. На территории Австро-Венгрии, что характерно. Спор ужасный был по поводу артикля – определенный или неопределенный («а национале шпрах» или «ди национале шпрах»). Радикалы требовали определенный артикль – «ди национале шпрах», но победили умеренные, которые не хотели ссориться с классиками. А все – и Менделе, и Шолом-Алейхем тоже – не хотели отказываться от иврита. И возобладала эта точка зрения, что «а национале шпрах» – один из национальных языков. Вот такая была ситуация. Хотя Шолом-Алейхем в этой конференции не участвовал сам. Но вот Фруг, упомянутый мной, который только перед смертью написал несколько стихотворений на иврите; который, собственно, издал три тома стихотворений на идише и три тома стихотворений по-русски, написал, что одно из двух: «Либо мы нация, и тогда жаргон не наш национальный язык. Либо жаргон – наш национальный язык, но тогда мы не нация». Это очень эмоционально. Идеологом идишизма был близкий друг Фруга – всем вам известный Семен (Шимон) Дубнов, национальный еврейский историк, который одновременно был выдающимся литературным критиком. И он, в частности, написал статью "От жаргона к идишу". Он был идеологом автономизма и идеологом идишизма в значительной степени. Но были и гораздо более шумные пропагандисты этих идей. Например, национальная идишистская библиотека в Париже, одно из крупнейших учреждений такого рода, носит имя не Дубнова, а Владимира Медема, бундовского функционера, лидера, которого ругал Владимир Ильич Ленин и который выучил идиш специально. Он был  Владимир настоящий, не придуманный – его родители крестились. Но он вернулся в иудаизм, выучил идиш, чтобы внедрять свою идеологию в  народные массы. А вот Шолом-Алейхем умел проходить «бейн ха-типот» («между каплями»), как говорят на иврите.

Вот это похороны Шолома-Алейхема в Нью-Йорке. Это, чтобы вы просто видели.

 

 

У нас появились новые переводы – переводы Берковича устарели. Я хотел бы сказал буквально несколько слов об этом.  «Мальчика Мотл» знают более-менее все. На русский, на украинский Шолом-Алейхем переведен гораздо лучше, чем на иврит. Это правда. Приведу пример. Мальчик Мотл говорит: «Мир из гут их бин а йосем». Шамбадал переводит: «Мне хорошо. Я сирота», и трагизм – чувствуется. А Беркович перевел «ашрай, йатом анохи». Большинство современных детей не знает, что такое «ашрай» (блаженный, как «блажен, сидящий в доме твоем»). Но так дети не говорят. Иврит поменялся. Иврит развивался. Целое поколение израильтян выросло вот на том переводе Шолом-Алейхема. И вот появился Арье Ахарони, который сделал новые переводы Шолом-Алейхема, используя сленг, которым в 60-70 годы был буквально пронизан идишем. Но я-то приехал сюда в начале 90-х годов, с удовольствием употреблял все эти выражения. И тут я вижу, что мои младшие дети и внуки этим не пользуются и не всё понимают. А если понимают, то потому, что я всё еще дома говорю на идише, а совершенно не потому, что так говорят их сверстники.  И вот на этом фоне появился еще до конца не законченный перевод вот этого человека – Бени Мера, который стал переводить Шолом-Алейхема на современный иврит уже без того сленга, который выпал. Потому что если вы возьмете сленг Дана бен Амоца еще 60-х, то там такие вещи… Понятно, что Дан бен Амоц – это большой любитель клубнички. Но там стоит какой-то голый мужик, обнимает, соответственно, раздетую даму, и там написано «фар мир зол гезогт зайн», то есть «про меня будет сказано». Ну, о'кей. Для большинства молодых это прикольно, но они не поймут этого. Это они тогда так говорили.

Безусловно, Шолом-Алейхем известен был и как драматург (хотя, на мой взгляд, он не идеален в этом смысле). И наше всё – это «Скрипач на крыше». Почему? Потому что «эйн нави бе-иро» («нет порока в своем отечестве»). И поскольку американские евреи сделали «Fiddler on the Roof», вот у нас теперь он есть на иврите. В данном случае в Хайфском театре. Но у нас периодически появляются постановки Шолом-Алейхема и другие. Например, «Лето в Мариенбаде» – менее известная вещь. Я вам хочу сказать, что когда-то были и израильские экранизации Шолом-Алейхема, которые уже забыты. Это Голан, который потом в Америке стал выдающимся продюсером. Когда-то в Израиле он снял фильм «Тевье и семь его дочерей». По одной версии у Шолом-Алейхема в «Тевье» семь дочерей, по какой-то – пять дочерей.  Короче, Шолом-Алейхем всё еще присутствует в нашей жизни, в израильской, но его можно переосмысливать по-разному.

Вот здесь я хочу подвести некоторый итог. Мы не можем осмыслить его в полной мере, потому что он как бы создан был на идише. Отказываться от него не хотели. Принимать его целиком было непросто. И мы в таком состоянии пребываем и сейчас. В определенном смысле Шолом-Алейхем стал ультимативным символом идиша и культуры идиша во всем мире. Хотя казалось, что он даже особенно к этому не стремился. Он не был идеологом идишизма, я это настоятельно подчеркиваю. Идеологом идишизма был Дубнов, который вообще почсти всё написал по-русски, который вообще был историком. И Ицхок-Лейбуш Перец, классик еврейской литературы. Как это ни парадоксально, это была одна тусовка. Я еще приведу два примера, две вещи в самое заключение. Во-первых, когда Шолом-Алейхем растрачивал наследство своего тестя и стал издавать шикарный сборник идишских писателей, он обратился ко всем, кто писал на иврите и по-русски, с призывом прислать ему что-нибудь. Было это во второй половине 80-х годов XIX века. Почему именно тогда? Вы, наверное, все слышали про народников, про хождение этих ребят в народ. Кучи евреев тоже ходили в русский народ, в результате чего они крестились. И мы знаем всяких там отцов-основателей русского декаданса, которые родились евреями и даже что-то писали на еврейскую тематику по-русски. Но возникла идея у некоторых людей ходить к своему народу. Под влиянием вот этих погромов 1881 года многие отказались от идеи быть русскими интеллигентам. Среди молодых людей, которые тогда пришли к идишизму осознанно, свободно владея русским и ивритом, был не только Шолом-Алейхем. Был Ан-ский, который до этого писал по-русски, а потом написал гимн Бунда и знаменитую пьесу «Диббук». Сперва он написал вариант по-русски. Он ему не понравился. Потом он его написал на идише заново. Бялик это перевел на иврит. Потом оригинал потерялся, и для Виленской труппы Ан-ский перевел с ивритского перевода Бялика обратно на идиш. Тогда же – 80е годы - к творчеству на идише пришел Фруг и целый ряд других авторов. И вот когда эти молодые энтузиасты, которым тогда и тридцати не было, начали писать на идише, Шолом-Алейхем обратился к такому мэтру, как Йегуда-Лейб Гордон. Это был старший, солидный дяденька. И кроме того, он издал к этому времени одну книжку на идише в двух вариантах. У него есть книжка, которая называется «Сихат хулин», то есть «Будничная беседа». Это поэзия на идише, написанная в силлабо-тоническом стиле. Довольно-таки, на мой взгляд, убогая. Он издал ее и получил с этого деньги. Потому что покупали все.. А на иврите гордились все, но почти никто не мог читать. Это издание он подарил профессору Зеликовичу, известному американскому египтологу и его земляку. Он сделал посвятительную надпись. А потом с этой посвятительной надписью вышло второе издание. Там было написано что-то в стиле: «За дальние моря поехал, профессором иероглифов стал в Америке. А может, тебе было бы лучше остаться в Жемайтие (северной Литве) и вместо профессора стать меламедом? Поэтому я дарю тебе эту книжечку с рифмами, чтобы ты помнил язык нашей мамы». Так вот, этот же самый Йегуда-Лейб Гордон отказал строго Шолом-Алейхему, написав ему, что стыдно воспитывать детей на жаргоне (хотя Шолом-Алейхем воспитывал своих детей по-русски). Это всё равно что заставлять их ходить по Невскому одетыми в лапсердаки. Жаргон – это самое позорное клеймо нашего изгнания. Можно использовать жаргон для внедрения высоких идей в наше отсталое общество, но нельзя там развивать жаргон. С другой стороны, Ицхок-Лейбуш Перец прислал из Польши Шолом-Алейхему какой-то философский текст в переводе с идиша на немецкий и с немецкого на идиш. Шолом-Алейхем удивился и написал, что те, кто интересуется философией, читают по-немецки – зачем им нужен идиш? На что Перец, который был идеологический идишист, ответил, что он хочет сделать жаргон таким же нормальным языком, как и все нормальные языки. На чем базировалась идея идишизма тогда, которую Шолом-Алейхем не усвоил, а Перец ему пытался продвинуть?  Все эти лишенные государственности народы Европы – чехи, литовцы, украинцы и куча всяких других – как раз в этот период поднимали свои языки, которые были языками колхозных мужиков, на уровень высокой литературы. В то время, когда их интеллигенция уже пользовалась другими языками. Примерно вот это и хотели сделать идишисты. Но пока они превратили идиш в полноценный литературный язык, массы ушли от них. Но это уже отдельная история, которая выходит за рамки нашей лекции.

И последнее, что я хотел сказать в этой связи. После Первой мировой войны пути еврейской литературы на идише и еврейской литературы на иврите разошлись. Если до этого все знали и писали на двух языках, то в 20-е годы происходит процесс ухода ивритской литературы в Эрец-Исраэль из диаспор и вытеснение идишской литературы из Эрец-Исраэль. Хотя были еще после этого исключения. Последний яркий пример двуязычного поэта – типичный нонконформист Ури Цви Гринберг, который, принадлежа к неуважаемым тогда правым в Израиле, в середине 50-х годов, в самый разгар борьбы против идиша, снова начал писать на идише в Израиле. Но это совсем другая история.

Model.Data.ShopItem : 0 8